Неготовность советского союза к войне и «ошибки сталинского руководства»
стали общим местом практически всех исторических исследований, касающихся
начального периода Великой Отечественной войны. Но так ли была беспомощна
Красная армия? Не она ли смогла остановить немецкий вермахт, разгромивший Польшу
за месяц, Францию – за шесть недель, наголову разбивший английские войска во
Франции, Греции, на Крите и в Африке? Потерпел ли Советский Союз большее
поражение, чем оккупированная Польша? Капитулировавшая Франция? Англия,
молившаяся о вступлении в войну США? Почему первые тяжелые бои советских войск с
силами всей объединенной Европы должны считаться позором, а не подвигом?
Началом активной подготовки к советско-германской войне для обеих враждующих
сторон можно считать 1940 год. Отсутствие четких результатов на
советско-германских переговорах осени этого года подстегнуло разработку немцами
плана войны против СССР, той самой «Барбароссы». Гитлер хотел не просто получать
от СССР нефть и хлеб. Он хотел, чтобы они стали немецкими, чтобы за них не надо
было платить продукцией немецкого машиностроения. Трудно сказать, что именно
убедило его в необходимости этой войны, хотя довольно очевидна роль промышленных
советников Гитлера, имевших обширные связи с американским капиталом. Видимо, они
гарантировали ему пассивную роль США и Англии в грядущей войне с СССР.
Естественно, Гитлер был обманут. Европа, на радость Англии и США, получила
четырехлетнюю кровавую мясорубку.
План войны с наступлением трех групп
армий («Север», «Центр» и «Юг») в трех разных направлениях при постоянно
расширяющемся фронте операций признан авантюрой уже давно. Удивительно, но
первыми, кто признал его авантюрой были немецкие генералы. И среди критиков –
Гейнц Гудериан, крестный отец немецких танковых войск, соавтор самой авантюрной
из всех военных доктрин – «Блицкрига», «молниеносной войны». И он, и множество
других генералов в своих мемуарах сетуют на риск войны на два фронта, на
невозможность вести ее долгое время. Однако рискованный план был принят. Срок
войны, по признанию самих немцев, определяли в два месяца. На больший срок не
были рассчитаны ни запасы топлива, ни стратегические резервы. После этого по
плану СССР терял всякую способность к обороне и «коммунистическая система»
должна была развалиться. Далее предполагалась не война, а оккупация.
Стратегическое планирование заканчивалось осенью 1941 года. Высокий риск
оборачивался столь желанной внезапностью. Такого авантюрного плана противник не
ожидал, как и в случае с наступлением против союзников летом 1940 года в
Арденнах.
План войны против СССР, утвержденный 18 декабря 1940 года,
предусматривал победу над Советским союзом в ходе скоротечной летней, максимум
летне-осенней, кампании. Предполагался разгром основных сил советской армии
западнее линии Днепр – Западная Двина, захват Киева, Москвы, Ленинграда,
Донбасса и выход на линию Архангельск – Астрахань. Вермахту предписывалось
«воспрепятствовать отступлению боеспособных частей в просторы русской
территории».
Что же делал вермахт, чтобы все-таки выполнить эту
невероятно сложную задачу в столь короткий срок? Наращивал численность? Не
только. Поздней осеню и зимой 1940 года проводилось развертывание немецких
танковых дивизий. 10 дивизий по 250-400 танков в каждой переформировывались в
20, по 150-200. Общее число танков при вздваивании дивизий вдвое не
увеличивалось, однако проводилась постоянная замена старых типов танков новыми.
Интересно, что при этом численность автопарка и других вспомогательных частей,
например инженерных, в дивизиях не сокращалась.
Современные историки
склонны говорить об этом развертывании как о прихоти Гитлера, высмеивая его
дилетантизм в военных вопросах. Однако, они упорно обходят вниманием тот факт,
что боеспособность танковых дивизий, ударного кулака «молниеносной войны»,
определяется не только и не столько количеством танков в ней, сколько
количеством вспомогательных средств, в основном автотранспорта. До того, как эти
дивизии, прорвавшись в тыл противника, захватят железнодорожные станции и
наладят движение поездов, единственным надежным транспортом будут оставаться
собственные транспортные колонны танковой дивизии. А это – несколько тысяч
автомашин, перевозящих абсолютно все – солдатские пайки, самих солдат, снаряды,
горючее, запчасти.
Если предстоит движение по плохим дорогам, снижающим
скорость доставки грузов, дивизии требуется пополнение автопарка, чтобы
сохранить скорость и глубину операций. Если предстоит форсирование большого
количества водных преград – на каждый танк должно приходиться больше сапёров и
понтонов. Таким образом можно приспособить дивизии, покорившие Францию и Польшу,
к просторам России, к ее дорогам и рекам, а главное – сохранить темп операций,
чтобы уложиться в намеченные сроки. «Нелепая прихоть Гитлера, не одобренная его
генералами» превращается в первый очевидный шаг на пути подготовки
«молниеносной» войны против России. Шаг верный и обеспечивший преодоление всех
пространств и преград, кроме одной – мужества и героизма советских солдат. Ведь
именно полное прекращение сопротивления Советской армией и сдача в плен
окруженных частей в полном составе по французскому образцу принимались за
аксиому при составлении плана. Серия неотразимых ударов, глубоких охватов и –
мир.
Чтобы обеспечить самое важное, темп, немцы мобилизовали ресурсы всей
Европы, конфискуя гражданский автотранспорт и латая трофейный. Собственная
немецкая автопромышленность, по словам того же Гудериана, «не удовлетворяла
растущих потребностей».
Что происходило в СССР? Часто заявляют о
подготовке советским союзом агрессивной войны, опираясь на тот факт, что он,
мол, наращивал танковые силы, сколачивал крупные механизированные соединения, а
не занимался постройкой долговременных укреплений на границе. Но зачем строить
эти укрепления, если лето 1940 года показало, что циклопические бетонные
пограничные укрепления оказываются неэффективны? Линию Мажино немцы обошли через
узкий незащищенный коридор Арденнских лесов. А сколько таких прорех оказалось бы
на границе СССР, которая была куда более протяженной, чем франко-германская?
Один узкий проход, пробитый в такой линии – и вражеские танки в тылу. Для их
ликвидации требуются крупные танковые соединения. У Франции таковых не
оказалось. У СССР они были. Так что же СССР делал неправильно?
Навсегда
снять вопрос о том, готовил ли Сталин нападение на Германию летом 1941 года,
может обнародование подробных данных по наличному автотранспорту Красной Армии.
Ведь получение всей армией техники из народного хозяйства «по мобилизации» –
дело явно не одного дня, не одной недели. Летом, в самый пик сельхозработ –
подавно. И на 22 июня техника получена не была. На сегодня «танки Красной армии
на 22 июня» посчитаны историками чуть ли не поштучно, а вот точных сведений о
наличии и техническом состоянии автотранспорта мало. Номинально критическую
нехватку автотранспорта и тракторов-тягачей в Красной армии к началу войны
признают все, но выводов почему-то не делают, сравнивая лишь количество танков
противников. Но ведь понятно, что 375 танков, положенные советской танковой
дивизии, при 1360 положенных ей автомашинах и 630 мотоциклах – более
ориентированы на оборону, чем 180-200 танков немецкой дивизии при двух с лишним
тысячах автомашин и 1300 мотоциклах. Танки – мощь удара, мотопехота,
прикрывающая их фланги, – его плечо, глубина. В советской дивизии два танковых
полка и один мотопехотный, в немецкой – наоборот. Получается, что, по сравнению
с немецкими дивизиями, наши были куда менее «наступательны», даже если судить по
штатному составу.
Если Советский Союз и готовился к войне, то к той
самой, что кратко описана в известной песне «Если завтра война». Кстати,
публичная советская военная доктрина того времени – нападение врага, контрудар,
перенос войны на территорию противника – не слишком отличалась от реальности. К
концу контрудара, требующего не столько глубины, сколько танковой мощи, к
переносу войны на территорию противника мобилизованный автотранспорт как раз
успевал.
Что касается якобы имевшего место «наступательного» выдвижения
авиации к границам, оно на самом деле было общим, а не наступательным
развертыванием. Под первый удар немецкой авиации попали в основном аэродромы
истребителей, которые по факту того, что они истребители, должны были находиться
близко от границы. Немцы знали, что уничтожат в основном истребители и
рассчитывали, что советские бомбардировщики не отважатся атаковать немецкие
колонны без их прикрытия. Но они отважились. И даже дальние бомбардировщики
вместе с фронтовыми бомбили и обстреливали немецкие колонны, жертвуя собой, но
выигрывая время. Капитан Гастелло и пилоты его эскадрильи летали именно на
дальних бомбардировщиках Ил-4. Самоубийственные рейды советских летчиков, как и
отчаянные удары советских танков и пехоты, выигрывали бесценные часы и дни,
отнимая их от тех 6-8 недель, что немцы отводили на войну. Часы задержки в
пробках, простои танков без горючего и запчастей, сожженные автоколонны – все
это приводило к отсрочкам.
Да, глупо отрицать, что немцы достигли
оперативной внезапности. Но они достигли ее и летом 1940 года, хотя Франция уже
9 месяцев воевала с Германией и готовилась к отражению нападения. В оперативном
искусстве немцам тогда еще не было равных, «поймать» их можно было лишь на
стратегических просчетах. Красная армия серьезно уступала немцам в самом главном
– организации. И она не стала пытаться обыгрывать их в этой игре – ждать, пока
наладиться связь и взаимодействие, пока всем подвезут горючее, всем раздадут
патроны и снаряды. Так ждали французы – и проиграли. Красная армия, получив 22
июня тяжелейший удар, действовала абсолютно логично в ситуации внезапного
нападения. Она бросила всё, что не могла унести и увезти с собой. И отправилась
бить противника тем, что есть, и там, где она его найдет. Жаркие встречные
танковые сражения лета 1941 года, характеризуемые девяноста процентами историков
как провальные и бесполезные, на самом деле сыграли решающую роль в войне.
Несмотря на весь беспорядок в управлении советскими войсками, они в значительной
степени определили исход войны – немцы в график не укладывались, и
безоговорочного поражения СССР в первый год войны не получалось.
Русские
не просто воевали. Они сражались в окружениях, пробивались из окружений,
контратаковали, и, снова оказавшись в кольце, вырывались из него к своим. Те
самые «боеспособные части», отступлению которых «в просторы русской территории»
вермахт должен был воспрепятствовать, с боями отступали, соединяясь с
подходившими подкреплениями. Война в глубине страны в планы немцев не входила.
Темп операций снижался, они пожирали все новые и новые ресурсы. Советский Союз
реализовывал свое единственное преимущество – возможности мобилизации больших
масс людей, психологически готовых к войне. Жертвы, принесенные в 1941 году,
более 3 миллионов пленных советских солдат – все это плата за то, что Советский
Союз еще не успел догнать Германию в развитии промышленности. Больше жертвовать
было нечем.
Немцы столкнулись с тем, что критический уровень потерь,
делающий небоеспособными английские и французские части, далеко не всегда
является правилом на Восточном фронте. Они встретились с тем, от чего
происходила их собственная манера войны, беспощадная и к врагам, и к себе. У
русских, как и у немцев, коллективный инстинкт самосохранения народа возобладал
над личными, частными инстинктами. Это стало возможным потому, что СССР, ощущая
оперативные слабости своих войск, умело подготовился к войне стратегически.
Народ получил единство, общество получило устойчивую структуру, способную
выдержать экстремальные нагрузки.
Вот что пишет об этом глава немецкого
генштаба Гальдер в своем «Военном дневнике» (запись от 11 августа). Нет еще ни
дождей, ни «страшной русской распутицы», а проблемы уже есть. Читаем: «Общая
обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который
сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам
с тоталитарным режимом (Кто это пишет? Это пишет немецкий генерал в 1941-м году?
Вот уж кто бы про тоталитаризм помолчал! – А.М.), был нами недооценен. (Что же
имеет в виду Гальдер, неужели танки Т-34 и КВ или новейшие советские
истребители? Нет. – А.М.) Это утверждение можно распространить на все
хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и, в особенности
на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около
200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 350 дивизий. Эти дивизии,
конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в
тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти
дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют
новую дюжину. Русские еще и потому выигрывают во времени, что они сидят на своих
базах, а мы от своих все более отдаляемся».
Русские, как и французы с
поляками, не смогли избежать внезапности нападения, но они эту внезапность
выдержали, а французы и поляки – нет. Русские обеспечили себе эвакуацию
промышленности, мобилизацию и возможность наладить выпуск более или менее
современной военной техники, изначально ориентированный на скудость ресурсов.
Потеряв 80% производства алюминия, русские, тем не менее, выпускали самолеты.
Более того, наращивали их выпуск. Да, самолеты были «фанерные»(даже знаменитый
Ла-5 имел деревянную конструкцию), они были хуже немецких и оставались такими
почти до самого конца войны, но у русских не было других, и они компенсировали
качество количеством. Да, это именно то, что называется «задавили числом». Но
остальная Европа не смогла и этого! Франция пала перед силами одной Германии,
перед танковыми дивизиями, вооруженными более чем на половину легкими танками.
Советский Союз выстоял против куда более современных танковых сил, против
авиации, имевшей почти двухлетний боевой опыт, против соединенных армий
Германии, Венгрии, Румынии и Финляндии, снабжаемых продовольствием со всей
Европы. Против промышленности, снабжаемой шведской железной рудой и швейцарской
точной механикой.
Среди некоторых историков распространено ошибочное
мнение, что русским помогали их дороги, пространства, зимние морозы. Немцы,
якобы, не учитывали ни того, ни другого, ни третьего. На самом же деле морозы,
дороги и пространства мешали и тем, и другим. Но русская военная машина могла
это выдержать, а немецкая – нет. И немцы до войны это прекрасно знали.
«В результате штабных учений отдельных армейских групп, – пишут они, –
выявились новые проблемы: проблема обширных пространств и проблема людских
ресурсов. По мере продвижения армий в глубь России первоначальный фронт в 1300
миль должен был растянуться до 2500 миль... Многие обращали внимание на
трудности, связанные со снабжением 3,5-миллионной армии и полумиллиона лошадей в
условиях бездорожья в стране, где ширина железнодорожной колеи отличалась от
принятой в Европе».
Более того, немецкие генералы Гальдер и фон Браухич
еще в июле 1940 года «пришли к выводу «что будет разумнее поддерживать «дружбу с
Россией» и поощрять ее устремления в направлении проливов (Босфора и Дарданелл)
и Персидского залива».
Немецкие генералы были в курсе печального опыта
своих предшественников. «Я мог еще надеяться на то, что Гитлер не окончательно
решился на войну с Советским Союзом, а хотел только запугать его, – пишет
Гудериан. – Но все же зима и весна 1941 г. были для меня кошмаром.»
Все
трудности предстоящей кампании немцы знали, и именно поэтому планировали быструю
войну. Шесть-восемь недель. Никакой войны в холода и распутицу. Война летом, а
потом – только оккупация.
Эта директива была теоретически вполне
выполнима. И ее почти выполнили: немецкие танки прошли через Минск, Киев и
Ростов, остановились в считанных километрах от Ленинграда и Москвы. Почти
выполнили, но оказалось, что правильно решенные уравнения были неправильно
составлены. Упустили одну константу, не включив ее в систему уравнений, и
получили ошибку в 20 километров, из-за чего так и не дошли до Москвы. Не учли,
что только в один день 22 июня советские летчики совершат восемь воздушных
таранов, а до конца войны – все шестьсот. Немцы, готовясь к войне, ожидали
встретить недочеловеков, а наткнулись на больших арийцев, чем они сами.
Ги Сайер, рядовой элитной немецкой дивизии «Великая Германия», описывая
свои мытарства по Украине в 1943 году, не предусмотренные планом «Барбаросса»,
честно признается, что он узнал нового о русских за время войны: «Мы тысячами
мерли в ту осень в украинской степи, а сколько героев погибло в боях, так и не
получив признания! Даже упрямцы понимали, что не важно, сколько сот русских ты
убьешь, с какой храбростью будешь сражаться. Ведь на следующий день появится
столько же, а потом – еще и еще. Даже слепой видел, что русскими движет
отчаянный героизм, и даже гибель миллионов соотечественников их не остановит».
Не за фатальные ошибки в аналитических расчетах, не за какую-то
мифическую тупость Гитлера или его генералов заплатила Германия такую страшную
цену на Восточном фронте. Заплатила она ее за банальный европейский шовинизм, за
презрительное отношение к русскому народу.
В немецких школьных
хрестоматиях во времена юности рядового Ги Сайера писали: «Русский белокур,
ленив, хитер, любит пить и петь». Но именно русские выстояли тогда, в сорок
первом, когда немцам проиграли все. Выстояли, а потом победили, выпили и спели.
Если кому-то понадобится еще один урок по той же хрестоматии, русские могут
повторить. Поломанная мебель – за счет заведения.
